Сергей Дигол - Практикант[СИ]
Я же, добросовестно обкатав машину на выходных, заявился к ней, теперь уже за рулем, лишь в понедельник вечером, без приглашения и без звонка.
— Пойдет, — только и сказал я, с порога звякнув перед ее носом ключами от «Фольксвагена».
Наградой мне была бессонная, безумная ночь.
Бывало, мы валялись в постели целыми днями, и далеко не всегда лишь в выходные. Если Ира решала свои дела, делая с полсотни звонков, то мне хватало одного — директрисе, которой я, напустив на голос невыносимую слабость, сообщал о внезапно подскочившем давлении. При этом предынфарктное состояние Нелли Степановны — всамделишнее, в отличие от моей притворной гипертонии, — волновало меня меньше всего. Как и неизбежный для нее дурдом, в котором директриса оказывалась, вынужденно ретушируя мое отсутствие судорожными изменениями в расписании, просьбами, мольбами и угрозами, адресованными, правда, не мне, а другим учителям.
Как ни в чем не бывало возвращаясь в лицей следующим после постельного дня утром, я продолжал ломать комедию, которая со стороны, безусловно, воспринималась не иначе как хамство вконец обнаглевшего подонка. Легкие, будто случайные позевывания прямо на уроках, и только в сидячем положении, обтирание подошв о стройные юные ноги лицеисток с первой парты и уж, конечно, телефонные звонки, которые я принимаю без единого отказа.
Я даже влепил шестерку Ириной Саше, у которой даже неделю спустя при виде меня округлялись глаза. Любимой мамочке она, само собой, и не подумала жаловаться — при их–то отношениях. Кроме того, я был прав: по теме о развале соцлагеря Саша подготовилась из рук вон плохо, и мне не составило труда поймать этот шальной шанс — наказать, по большому счету, примерную ученицу.
В конце концов, я ведь ничем не обязан — ни ей, ни ее матери, разве не так? А если и обязан, то не в той же степени, что и Ира мне? Вечерние поцелуи, ночные ласки, наличие любовника — разве для выхода в свет Ире, кроме шикарных нарядов, требуется что–то еще? По мне, так наши с ней отношения — образец взаимовыгодных двусторонних связей. Многополярный мир, наконец–то воплощенный в реальности, пусть и не в глобальном масштабе. Даже звонок Наташи, больше смахивающий на террористическую атаку на одну из цивилизованных сторон, не способен подорвать наше стратегическое партнерство. Я даже снимаю подозрения в отношении Иры — Наташа явно действовала сама, совсем как сумасшедший смертник–одиночка, вооруженный лишь гранатами вокруг пояса и бредовыми идеями в голове.
Мы ведем себя как две равносильные мировые державы, ровно до того момента, пока одна из них не чувствует легкое изменение в поведении второй — верный признак серьезной проблемы.
— Тебе что, не понравилось? — чуть не возмущаюсь я. Во всяком случае, тон у меня соответствующий.
Люби я Иру искренне, хотя бы так же как она любит засветиться в моей компании перед подругами и лоснящимися бизнесменами, мне не избежать бы праведного гнева. Да что там — бешенства!
Впервые в жизни я чувствую себя насильником, а Иру — жертвой, отдающей плоть в мое полное распоряжение с одним лишь условием, которое она, однако, не диктует мне, а вымаливает про себя — остаться в живых. У нее даже пересыхает все там внутри, хоть подсолнечного масла наливай.
— Что с тобой? — спрашиваю я, держа ее за локти.
Прикрывшись между ног наволочкой, она смотрит на меня без улыбки, без удовольствия, без жизни.
— Мне пиздец, — признается она. — На меня наехал сын премьера.
Это звучит как приговор. Как прощальное «банзай» хладнокровного камикадзе. Любой человек в Молдавии, вне зависимости от денег, влияния, связей и прочей чуши, называемой статусом, беззащитен — если он встал на пути сына премьер–министра. Тихого, как поговаривают, в жизни семьянина и жестокого дельца, вооруженного покруче афганских талибов — всей мощью государственного аппарата.
Как могу, я успокаиваю Иру: поглаживаю руки, целую шею, груди, живот и кладу спиной на кровать. Как ни странно, но повторный секс успокаивает ее, а вот мне не до спокойствия. Поверив мне, словно я — Ланцелот, а она — спасенная им от дракона девушка, Ира блаженно улыбается, не замечая, что я работаю, тружусь через силу и без наслаждения, все еще не веря в произошедшее.
Нашего многополярного мира больше нет — одна из сторон раздавлена пришельцами из другой галактики и другого, недоступного нам измерения. Подыгрывая Ире в ее неизбежных после долгого отчаяния надеждах, я лежу с ней на кровати, пью водку с томатным соком и уверяю, что все обойдется. Мои старания оказываются более чем не напрасными: умиротворяется не только Ира, но и я сам, обретя к тому же способность быстро соображать.
— Сейчас, может, не совсем вовремя, — притворно кусаю я губы, рассматривая кровавую жидкость на дне бокала, — но тут такое дело…
Она не в силах сдержать удивления и спрашивает:
— Сколько?
— Восемь тысяч, — повторяю я и на всякий случай уточняю, — евро.
— Для отца? — изумляется она.
Утвердительно кивнув, я в самом деле рассказываю об отце, вернее, о том, как он, в кои–то веки воспользовавшись служебным положением, договорился с каким–то румынским бизнесменом о поставке большой партии грецких орехов. О том, что дело, по большому счету, на мази: есть поставщики, есть покупатели, есть, наконец, орехи. Не хватает сущей мелочи — восьми тысяч евро для немедленной оплаты молдавским хозяйствам, которым, конечно, никто не позволит самостоятельно торговать с румынскими перекупщиками. Только через отца, уточняю я, которому для получения навара восемь тысяч евро — критическая сумма.
— Не веришь — позвони ему сама, — тянусь я к телефону на тумбочке.
— Дурак! — тянет меня обратно Ира.
— Назови свой процент, — настаиваю я.
Ира даже привстает.
— С ума сошел, что ли? — возмущается она. — И так дам, о чем разговор?!
Мы замолкаем — всего на несколько мгновений, после чего Ира не без удивления хвалит отца, которого личные неурядицы не сломали, а наоборот, научили жизни. Лукаво улыбнувшись, она не удерживается от совета брать с него пример, и я лишь согласно киваю и тоже улыбаясь, делая вид, что мне приятны ее слова.
Еще бы, ведь она и в самом деле поверила в мою ложь.
И прежде чем притянуть к себе Иру, я мысленно проклинаю себя.
За то, что не попросил десять тысяч.
27
На прощание рыкнув своим обычно тихо лепечущим мотором, мой Поло покидает двор дома. Моего дома детства, где я прожил свои тридцать лет и который всю мою жизнь не отстает от меня, будто и в самом деле может вскочить на курьи ножки и побежать вслед за моей машиной.
Дом преследует меня — совсем как неудачи.
Впрочем, неудачи более назойливы и, надо признать, удачливы. Видимо, слишком много перьев я выдернул из хвоста птицы–фортуны, и вот теперь перед мои носом не переливы радужных красок, а всего лишь общипанная задница.
И, кроме того — сдвинутые брови Нелли Степановны, которая сидит в кресле, в своем кабинете и что–то долго говорит, а я стою и слушаю. Хотя, если честно, ни черта я не слушаю, иначе мог бы хотя бы вкратце пересказать ее весьма прохладный монолог. Что–то о том, что учителю непозволительно так часто болеть, ходить в чем попало на работу, может что–то еще. Что именно? Говорю, же — не слушал.
Да и не дослушиваю ее я. Достаю из кармана вчетверо сложенный лист, разглаживаю его, сажусь на стул напротив и без спроса беру со стола ее ручку. Вписав сегодняшнее число в нижней части листа, кладу его, вместе с ручкой, перед замолчавшей от моей неожиданной дерзости директрисой.
Ее можно понять — мое заявление об уходе, несмотря на события последних дней, все же стало неожиданностью, и вряд ли приятной. Я же ничуть не удивлен — бумага не покидает моего кармана уже четвертые сутки.
Со дня исчезновения Иры.
Вообще–то я не знал, что она пропала, и может, еще день–два ничего бы не заподозрил, если бы не гаишник. Инспектор дорожной полиции, или как там их сейчас принято называть. Тормознул меня полосатым взмахом и, вопреки инструкции, предложил пройти с ним. В машину с мигалкой, где, усевшись на переднее сиденье, я услышал голос. Не его, занявшего место за рулем гаишника, а совсем другой мужской голос, да еще из–за спины.
— К вам, господин Георгица, большая просьба: не оборачивайтесь, — сразу предупредил голос.
Я и не обернулся. И даже не спросил, что от меня надо. Он сам все сказал.
Спросил, давно ли я видел Иру.
Спросил, знаю ли я, что она собиралась уехать.
Спросил, если знаю, что собиралась, знаю ли, куда именно она собиралась уехать.
Спросил, знаю ли я, где сейчас ее дочь.
Спросил, не показывала ли мне Ира билеты. Путевки? Туристические ваучеры?
Попросил записать номер его телефона.
